Святослав Логинов - Чёрный смерч [сборник]

— Не медведям пеняй, а оборотням. У лесовиков сотня убитых — дети, женщины… А те, кто уцелел, — на нас говорят. И тебя там видели — как ты старикам головы разбивал, детей резал…

— Ты это что врёшь?! — взревел Машок.

— Говорю тебе, нет в нашей ссоре ничьей вины, кроме чужинской. Это они такой морок навели. Напали на лесовиков, а представили так, будто это мы сделали. Их вини, им месть готовь. А с детьми медведя надо мириться.

— Не хочу, — упорно проговорил Машок.

— А если бы не брата твоего ранили, а кого другого, ты бы тоже упорствовал? — спросила Уника, бестрепетно глядя в лицо старшине.

Машок подавился гневом и лишь время спустя сумел просипеть:

— Ты так не шути… Хоть ты и йога, а меру знай!

— Тогда пойдём, спросим Куроша. Ему за брата мстить не нужно, вот пусть он и скажет, как быть.

— Помирает Курош…

— А ты его не хорони прежде времени. Пока жив, он такой же старшина, что и ты.

Курош лежал в круглой землянке, укутанный шкурами. Кровь на губах уже не пузырилась, но и дыхания почти не было слышно. Две немолодые женщины-травницы сидели рядом, хотя всё, что можно было сделать, уже было сделано.

— Как он? — шёпотом спросила Уника. Лекарка выразительно пожала плечами: мол, и так видно.

— В разум приходил?

Травница кивнула.

Уника наклонилась к раненому, глянула в осунувшееся лицо, тихо позвала:

— Курош, ты нужен нам. Дети медведя просят мира.

Старшина приоткрыл мутный глаз. Никто не мог сказать, видит ли он что-нибудь, понимает ли сказанное, но когда Уника повторила слова, губы с запёкшейся кровью шевельнулись и почти беззвучно прошептали:

— Мирись. Я не обижусь и Юхе скажу, чтобы не сердился.

— Юхе Калюта скажет, — приказала Уника, — а ты возвращайся. Ты еще не все живые дела переделал.

Курощ не слышал; глаз закатился под лоб, старшина вновь уплыл к селениям предков.

Машок скрипнул зубами, но спорить больше не стал.

— Идём разговаривать, — сказал он и добавил невесело: — Всадят сейчас в меня стрелу — так и надо будет дураку.

Вновь с тонким скрипом поползли в пазах дубовые кряжи, Уника и Машок оба в парадных облачениях выступили за ограду. С минуту в роще ничего не происходило, потом оттуда вышли вождь нападавших и шаман Казук, оба без оружия.

У Уники отлегло от сердца.

Безрукий колдун Ромар сидел в круглой землянке, где ещё недавно жил Матхи, и слушал рассказ шестилетнего Роника. Кивал согласно, поддакивал:

«Правильно шаманыш поступил, даром что младенец, а не побоялся». Выслушал и про нож, кивнул: «Знаю».

Потом наконец произнёс:

— Ты всё сделал правильно. Так говорю я, и это же скажет Калюта, когда спросит предков.

— Я позволил убить старого шамана, — прошептал мальчик, — я не бросился на врага, не погиб, защищая учителя. Что скажут воины, когда узнают про мою трусость?

— Ты защитил весь род и спас многих людей. — Ромар нервно дёрнул покалеченным плечом, потом наклонился и потёрся о мальчика лбом, стараясь успокоить его. — Никто из воинов не осудит тебя, хотя рассказывать им об этом не надо — у шаманов должны быть свои секреты.

— Но ведь я не шаман… Шаманышем меня только дразнят.

— И всё-таки, поверь, что ты всё сделал правильно. — Ромар выпрямился. — Вот что я тебе скажу… когда я пойду за ножом, я возьму тебя с собой. Ты ещё маловат, года два подрасти бы, но думаю, справишься. Там ты увидишь, что совершить правильный поступок порой труднее, чем просто быть смелым. Смелые уже пытались пройти к Сухому лиману и вернулись ни с чем.

— Мы пойдём к Сухому лиману за родовым нефритом? — спросил Роник. — А мама меня отпустит?

— Отпустит, — невесело сказал Ромар. — Чует моё сердце, скоро у Сухого лимана будет безопаснее, чем здесь.

Без малого месяц на Великой шла спокойная жизнь. Дружно поднялись всходы на полях, в стаде был хороший приплод. Молодой шаман совершил над бородатыми лишаками обряд очищения, после чего их приняли в семьи. На севере, в Верховом селении дети зубра замирились с родом медведя. Лесовики принесли повинную и получили прощение, тем более что Курош не умер сразу, а это значит, что, глядишь, и на поправку пойдёт.

Впрочем, возле селения несостоявшиеся враги не задержались и часа; принесли дары и канули в синеющей у окоёма чащобе, ушли в свои места на восток от Сборной горы, а может, и ещё куда. Лесные городки нетрудно строить и того проще бросать, а ежели мэнки прознали, где живут ненавистные им люди, то покою не жди. Хотя и мэнкам теперь покою ждать не приходилось — уведут упрямые лесовики жён и детей в лесные укромины, а сами пойдут с настоящим обидчиком разбираться. Шамана с собой возьмут, чтобы не обмануться в другой раз — у Казука теперь на оборотней глаз намётан.

Калюта с Уникой за это время вдвоём обошли все три селения. В каждом шаман камлал вокруг столпа предков, установленного возле Круглой землянки, просил, чтобы всезнающие пращуры оберегали живущих, не дозволяя поганым мэнкам незамеченными пробраться в посёлок.

На Белоструйной Калюта очистил взгляд троих стариков, свидетельствовавших против воинов с косами, и оказалось, что и тут успели вмешаться мэнки. Не было на торговой поляне серобородого Гэла, а были шестеро жаборотых, старавшихся посеять вражду между людскими родами. И во многом им это удалось. Вряд ли теперь воины с косами примут послов от детей зубра. Хотя и их следовало предупредить о напасти, через детей тура или потомков большого лосося, уж как получится.

Уника всюду ходила рядом с шаманом, словно и не бывало никогда недоброжелательства между женским и мужским колдовством. Шаман к предкам обращался, а йога — к духам домашним, полевым и лесным. Заговаривала черепа, что по традиции висели вокруг столпа, рогом и оскаленным зубом наружу — отгонять всяческую нечисть. Уже много лет никто этого не делал по-настоящему, один Ромар мог помнить недобрую ворожбу баб-йог. Черепа висели больше для порядка, селения хвалились — у кого кость страшнее и рогатее, а теперь вот вновь пригодилось старое искусство. Калюта как услышал, что ворожит Уника, так только охнул, но слова поперёк сказать не посмел.

Теперь всякий вошедший в селение должен был первым делом подойти к столпу и приветствовать предков, даже если всего-то вышел на пару минут — за водой до ближнего ручья. И стража у ворот следила за этим строго. Народ вздыхал, но приказ исполнял покорно, понимали люди, что не могут колдуны день и ночь в воротах караулить и всякого входящего проверять. А история с лишаками многому научила. На своих ошибках только глупые учатся, умные стараются учиться на чужих. К тому же в скором времени оказалось, что не зря старались шаман с колдуньей — западня, поставленная в Верховом селении, сработала так, что разом приучила родичей уважать новый обычай. Вечером загнали пастушата овец в ограду, побежали домой. Хотели было просто пройти в селение, как в прежние времена было, — людям уже поднадоедать стало каждого малолетку к столпу предков водить, но в тот день старшим на воротах был Лихор, чьё селение когда-то погибло из-за такого же небрежения. Он и повёл мальчишек на площадь. А там один из мальчишек вдруг закричал дико, а заговорённый йогой череп развернулся на тырчке и ударил его изогнутыми рогами. Выбежавший на крик народ увидел, что возле столпа лежит убитый чужинец. А куда мальчишка пропал — так и не дознались.